Так или иначе под надзор попадают все люди, прошедшие арест и тюрьму. С Леной А. время от времени ведут беседы сотрудники спецслужб, притворяющиеся университетскими преподавателями. Ганне Л. звонят по телефону неведомые «доброжелатели», предупреждают о небезопасности таких ее подрывных действий, как, например, участие в дворовых концертах. Юлю Г. узнают в лицо и выхватывают из толпы во время протестных акций. Слушают телефонные разговоры, снимают на камеру, иногда следят, запрашивают сведения с места работы или учебы.
Домашняя химия
Это все формы негласного надзора, но есть в Беларуси и надзор гласный – «ограничение свободы без направления в исправительное учреждение», как называет его статья 48-1 Уголовно-исполнительного кодекса, или «домашняя химия», как называют его в народе. Из узниц камеры #18 под гласным надзором – на домашней химии – живет только Ольга Павлова. Это обстоятельство заставляет сокамерниц Ольги испытывать к ней глубокое и безусловное уважение.
Домашняя химия делает гражданина Беларуси идеальным с точки зрения тоталитарного государства. Человек, живущий под гласным надзором, обязан находиться в своем доме или в своем дворе. Покидать двор может только, чтобы поехать на работу, на учебу или в магазин за продуктами. Время поездок на работу согласовано и утверждено заранее.
С семи вечера до шести утра поднадзорный обязан находиться в квартире, то есть не имеет права ни на какой досуг, не может посещать театры, рестораны, праздники и, разумеется, протестные акции. В гости ходить можно только к ближайшим родственникам и в заранее согласованное с милицией время. На ноге у поднадзорного должен быть электронный браслет, который нельзя снимать. А если браслет перестанет работать, поднадзорный обязан ремонтировать его или покупать новый за свой счет.
Кроме того, в установленное время, не реже, чем раз в неделю, поднадзорный должен звонить в милицию и сообщать, что никуда не сбежал. Периодически, тоже, как правило, раз в неделю, поднадзорный должен являться в милицию для исправительных бесед. Беседы могут происходить и вне расписания, если из милиции позвонят и велят явиться.
При этом поднадзорный должен работать. Если у него нет работы или его работу государство считает неправильной, то органы власти найдут ему работу сами, и отказаться нельзя. Как правило, достойной работой для поднадзорных граждан милиционеры считают труд дворника или уборщицы. Когда приедете в Минск и будете восхищаться тем, как в городе чисто, вспомните этот пункт статьи 48-1.
Новости по теме: Лукашенко готовит общественность к дубинкам
Закон о неприкосновенности жилища на поднадзорных не распространяется – милиция может войти в их квартиру в любое время дня и ночи. Алкоголь поднадзорному нельзя (как и наркотики, разумеется), нельзя даже кружку пива. Нельзя даже находиться в тех местах, где алкоголь подают. То есть пойти в кафе на день рождения к другу запрещено. Любая поездка внутри Беларуси может быть совершена только с разрешения милиции. Приехав в другой город в командировку или на учебу, надо немедленно в милиции зарегистрироваться. За пределы Беларуси выезжать нельзя вообще.
Малейшее нарушение описанного выше распорядка приводит к попаданию в тюрьму или исправительную колонию.
Домашняя химия, таким образом, – это каждодневное запугивание тюрьмой. Ни защиты у тебя нет, ни прав, шаг вправо, шаг влево – и ты заключенный.
Утром встаешь и идешь на работу. С работы – сразу домой. Можно зайти в магазин, но с разрешения милиционера. В семь вечера быть дома, никуда не выходить, позвонить в милицию и сообщить о своей благонадежности. Если придут милиционеры – пустить. Если вызовут – пойти без вопросов. И потом сразу спать, а утром снова на работу. Любой тиран вам скажет, что так и должны жить все граждане, иначе от граждан одна головная боль.
Провокаторы на службе
Ольга Павлова рассказывает, что работа сотрудников милиции заключается вовсе не в том, чтобы следить за выполнением всех предписаний гласного надзора. Их работа – спровоцировать поднадзорного, заставить предписания нарушить.
Они приходят поздно вечером и ломятся в дверь. Ольга не одета, дайте минуту хотя бы накинуть халат, но нет – открывайте немедленно. Не откроешь – нарушила предписания и поехала в тюрьму.
Они звонят с незнакомых номеров и велят явиться в милицию для беседы. Не явишься – обвинят в том, что не явилась по вызову. Явишься – скажут, что никто не звонил, ни в книге регистрации официальных вызовов, ни даже в биллингах телефонных компаний нет ни одного звонка Ольге Павловой из милиции. Стало быть, нарушила персональный свой комендантский час, вышла из дому после семи вечера и зачем-то потащилась в милицию. Так и эдак нарушила предписания – в тюрьму можно брать в любую секунду.
Им не нравится, как Ольга зарабатывает. Они требуют найти понятную работу уборщицы или дворничихи. А когда Ольга пытается зарегистрироваться в качестве ремесленника (есть в Беларуси такая форма самозанятости), спрашивают, каким именно ремеслом займетесь – шить, вязать, плести макраме? Так предъявите каждую неделю сшитое, связанное и сплетенное. И заодно накладные, по которым передавали свои поделки в торговые точки города.
На самом деле Ольгу могли бы перевести с домашней химии в колонию уже десяток раз, поводов хватает. Не переводят, думает Ольга, не потому что жалеют мать-одиночку или симпатизируют эффектной блондинке, а потому, что целый отряд милиционеров кормится на каждом поднадзорном.
Новости по теме: В России оценили слова Лукашенко о нежелании Украины воевать за Крым
Проводят беседы, регистрируют-перерегистрируют, фиксируют телефонные звонки, получают характеристики и расписания с места работы, пеленгуют местонахождение электронного браслета, контролируют исправность электронного браслета – куча работы. Десяток взрослых мужчин денно и нощно следят, чтобы женщина, не дай бог, не выпила глоток вина или не сбегала на часок в кафе поболтать с подругой. Бумагооборот осуществляется, служба идет.
К тому же опыт Юли Филипповой, опыт Ольги Павловой, опыт Юли Г. показывает: когда человек оказывается уже в тюрьме, он вскоре перестает тюрьмы бояться. Тюрьма всерьез пугает, только когда делаешь первый шаг на ее порог.
Экономическая целесообразность
Есть еще одно соображение в пользу удобства домашней химии для тоталитарного государства. Заключенные в XXI веке дороги. Это в XX веке они приносили прибыль: строили железные дороги, добывали уран, запускали ракеты и даже проектировали атомную бомбу, не требуя практически никаких вложений. Заключенные рабочие жили в неотапливаемых бараках. Заключенные инженеры радовались оказаться в шарашках, условия которых едва ли дотягивали до комфорта студенческого общежития. И ничего – работали.
В XXI веке так нельзя. Во-первых, никому не нужно столько физического труда. Во-вторых, слишком вездесущими стали социальные сети и видеокамеры – совсем уж как скот заключенных больше содержать нельзя, по крайней мере в Европе. В-третьих, лояльность правоохранителей нельзя больше купить тем, что дал молодому деревенскому парню комнату в общежитии, винтовку и сержантские лычки, – они будут верны только в ответ на квартиру в столице и раннюю пенсию.
Одним словом, массовые репрессии экономически слишком неподъемное в современном мире предприятие, особенно для диктаторских государств, которые не бывают богаты. Поэтому гласный надзор, домашняя химия – хороший выход. Не надо строить тюрьмы – заключенные живут в собственных квартирах, да еще и платят за них налоги и квартплату. Не надо кормить заключенных – они зарабатывают сами и опять же платят налоги. Деньги нужны только на зарплаты, пенсии и квартиры сотрудникам правоохранительных органов, то есть сбывается вековая вертухайская мечта – заключенных эксплуатировать, а награбленное пускать не на военные расходы, а забирать себе. Причем без особых усилий и без серьезного риска – не надо изощряться в зверствах: заключенные вечно трепещут, ежеминутно боясь потерять домашний комфорт, а не копят в душе отчаянную лагерную злость.
Минус у домашней химии только один. Однажды, когда гласных поднадзорных станет слишком много, они поймут, сколько их. Наступит день, когда во всех отделениях милиции разом зазвенят все датчики электронных ножных браслетов. Это будет значить, что все поднадзорные разом вышли из-под контроля, покинули свои дворы и идут. Куда они идут?
ЭПИЛОГ
Вы скажете: подумаешь, всего пять дней. Пять суток – да, совершенно беззаконного ареста и совершенно антисанитарного содержания в тюрьме, – но всего пять суток. Надо ли так серьезно относиться к этому в стране, где еще живущие старики помнят, как десятки миллионов людей уходили в лагеря и на каторгу на десятки лет? Разве так хватали всего три четверти века назад? Разве так пытали? Разве выходили из сталинских лагерей молодые женщины всего лишь с посттравматическим синдромом и несколькими синяками? Нет, не выходили вовсе или выходили раздавленными старухами. Так не следует ли признать, что теперешний режим в Беларуси, хоть и тиранический без сомнения, но куда более вегетарианский, чем его предшественники?
Следуя простой статистической цифре, так бы и надо было считать: арестовывают меньше, пытают легче, отпускают быстрее, границ не закрывают – хочешь, беги.
Но дело в том, что за все время нашего исследования (если не считать легенды о По-настоящему Добром Менте) мы не встретили ни одного случая, когда беззаконные аресты, пытки и тюремные заключения сдерживались бы моральными соображениями, соображениями жалости, сочувствия, снисхождения и великодушия.
Проблемы логистики
Логистические проблемы сдерживали карательную машину, да. На избирательных участках или на протестных акциях брали не больше людей, чем брали, просто потому, что кончалось место в автозаках. Имей минский ОМОН бесконечные автозаки, что помешало бы бойцам арестовать весь Минск? Очевидная невиновность задерживаемых точно не помешала бы. Хоть какое-то отношение к протестному движению из одиннадцати женщин, с которыми мы поговорили, имели дай бог шестеро. А противозаконных поступков не совершила ни одна. Их арестовали просто потому, что нашлось для них место в автозаке. А других не арестовали, просто потому что места не хватило – никаких других причин.
Отпустили на неделю раньше, чем значилось в судебных постановлениях, тоже, кажется, по логистическим причинам. Просто переполнились камеры. Просто не справлялись конвой и пищеблок. Кто-то догадался, что если немедленно не распустить по домам этих несчастных, то несколько дней спустя придется выносить из камер трупы женщин, погибших от обезвоживания и тепловых ударов. Просто не хотелось возиться с трупами – какие еще объяснения?
На всем протяжении этой истории не попалось нам ни одного рассказа о слуге режима, который произнес бы слова «перестаньте мучить девчонок» (только заключенные уголовники говорили так в Жодино), «пожалейте их», «давайте по-человечески». Никто не совершил действий, основанных на жалости и сострадании. Некоторые совершали жестокие поступки, подчиняясь приказам, некоторые – в свое удовольствие. Но не отверг жестокости никто.
Вы скажете, что домашняя химия, заключение в собственной квартире, куда гуманнее, чем заключение тюремное? Но в прошлой главе мы говорили, в Беларуси практика гласного надзора диктуется соображениями скорее экономическими, чем гуманитарными – просто не напасешься на всех тюрем и тюремщиков. Если бы тюрем и тюремщиков хватало, какие моральные принципы помешали бы обнести колючей проволокой всю страну?
Предела нет
Августовские протесты 2020 года в Беларуси вызваны были многолетней несменяемостью власти, очевидной фальсификацией выборов, беззастенчивым беззаконием. Беззаконие, конечно, ужасно, но смутный инстинкт подсказывает нам, что и оно должно быть ограничено человечностью. Тиран должен остановиться, когда ради абсолютной его власти надо потрошить народ, – так мы чувствуем. Но в том-то и дело, что на всем протяжении нашей истории мы не встретили ни одного случая, когда из власть имущих кто-то бы сжалился и остановился.
Аналогично российские протесты направлены были на коррупцию в первую очередь. Коррупция ужасна, но и о ней смутный инстинкт подсказывает нам, что и у коррупции должен быть предел и предел этот – человечность. Даже вор должен перестать воровать, даже тать должен перестать грабить, когда черное ремесло их превращается в потрошение народа, – так мы чувствуем. Но никто из нас уж и не помнит, когда коррупционер следовал хотя бы воровскому правилу не отбирать у людей последнее.
Итак, без сомнения менее жестокие по сравнению с репрессиями XX века сегодняшние белорусские репрессии менее жестоки не потому, что смягчились сердца у нынешних тиранов. Просто не хватает денег, палачей и материальных средств подавления. Морального предела жестокости нет.
Ганну Л. отпустили не потому, что пожалели музыкантку в толстых очках. Настю Б. отпустили не потому, что пожалели красивую молоденькую хромоножку с высшим образованием. Жанну Л. отпустили не потому, что пожилая женщина с диабетом. Олесю С. отпустили не потому, что она тут вообще ни при чем и приехала из другой страны. Не из жалости их отпустили, не из человечности, не из великодушия, не потому, что существует где-то в силовых мозгах непреступимый предел жестокости. Их отпустили потому, что не хватило средств додавить до смерти.
Поверить в это невозможно. Где-то глубоко под латами должно же быть у силовиков сердце. Где-то под шлемами и фуражками должны же сохраниться в памяти добрые детские сказки, мамины колыбельные, песенка «Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра», папин наказ «Никогда не бей девочек, сынок» – что-нибудь! На это и рассчитан женский белорусский протест – в белых платьях с цветами и сладостями.
Но служилых сердец пока не слышно, физически сегодняшние репрессии куда слабее репрессий прошлого века, а морально не отличаются ничем – цветам и белым платьям противостоит гордая собой, осознающая себя жестокость. Разница лишь в том, что в прошлом веке от имени государства нас рвали волки, а сегодня рвут крысы.
Источник: НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
